Вдруг возникла в семье тревога. Жена о чем-то шепчется с сестрой, ходит по больницам. Сама она, по профессии хирург, бодрится, говорит, что все в порядке, но придется, мой, лечь на обследование.
Чуть позже узнаю, что поставлен страшный диагноз: саркома яичника. А это страшнее, чем рак. Теперь-то, спустя десятилетия, мы почти уверены, что никакой саркомы тогда не было — просто какая-то доброкачественная опухоль. Но тогда нам было не до шуток.
Жили мы в Шахтах, в 80 километрах от Ростова, и я раза два в неделю приезжал в ростовскую больницу проведать жену. Сидит моя Нина Михайловна на кровати и, прикрыв глаза, раскачивается из стороны в сторону, держась за голову. Лицо потемнело, заострилось, один нос остался. Опытные коллеги приговорили ее к сложной операции.
Шепчет печально: «Облигации трехпроцентного займа — в шкафу, на второй полке, а мамино золотое колечко — в зеленой коробочке…»
Не надо быть особо догадливым, чтобы сообразить: человек собирается в мир иной и оставляет на всякий случай завещание. Оказывается, она трое суток ничего не ела, не спала, опасается, что не выдержит наркоза. В юности много лет болела тяжелой формой туберкулеза, легкие слабые. Что уж тут говорить — сама хирург. Попросил ее подождать несколько минут и пошел к заведующей отделением.
— Разрешите мне забрать жену в Шахты дня на три-четыре, чтобы она отоспалась, иначе ей трудно будет выдержать операцию, она ослабла…
Главный хирург, женщина средних лет, отрицательно покачала головой:
— Нет-нет, будем делать операцию, обещаю вам за сорок минут вышелушить все, что надо. Не беспокойтесь.
Но неожиданно заведующая отделением поддержала меня:
— А почему бы не отложить операцию? Я вижу, как она извелась, пусть отдохнет немного дома… Только показывайтесь нам хотя бы раз в месяц, мы будем следить за динамикой развития опухоли…
Я был на седьмом небе. Не надеялся получить разрешения на два-три дня, а оказывается, можно оттянуть операцию и на несколько месяцев.
Я жену за руку и — домой. К тому времени у меня уже был двенадцатилетний опыт изучения народных методов лечения тяжелых форм рака,
Начали мы голодать по одному дню в неделю — ни воды, ни еды. Отказались совсем от мяса, колбас, а мясных бульонов и прежде не употребляли. И еще стали пить «бефунгин» — препарат из березового гриба (чаги). Жена по необходимости, а я — за компанию. Отличное средство!
Гриб чага — это рак березы. Защищаясь от вредных воздействий, береза дарит и нам свою силу.
И вот прошло двадцать два года. Операции так и не потребовалось. Медики в таких случаях говорят: «Диагноз был неправильный». Возможно. Для нас же важен результат. Жена моя могла бы не выдержать наркоза и погибнуть на операционном столе.
В течение нескольких лет после того случая у жены в нижней части живота появлялись порой неприятные ощущения, словно что-то там начинало тянуть, давить, появлялись боли. И каждый раз это бывало после того, как она ела мясо.
Мясоеды, как правило, едят намного больше вегетарианцев. Период моего перехода к вегетарианству был довольно длительным, с колебаниями, отступлениями. Мясо ведь очень хитрый, коварный продукт, вред от него проявляется не сразу, не всем очевиден, как впрочем, и от курения, и алкоголя, и гиподинамии.
Человек, как и любое живое существо, почти всегда неудержимо стремится к наслаждению, а хорошо приготовленное мясо во время еды доставляет большое наслаждение. Но когда от него отвыкнешь, то случайное употребление его потом вызывает зверский аппетит. Человека охватывает вдруг настоящий жор, как говорят о рыбе, идущей по реке большой стаей и хватающей все, что попадается. Рыбаки это знают.
Надо научить себя подниматься из-за стола слегка голодным. Оборвать этот жор. Насыщение придет примерно через полчаса.
Герберт Шелтон называл такую тренировку детренировкой аппетита, который почти всегда и почти у всех — чрезмерный. А еще лучше — не искушать судьбу, отказаться от удовольствия полакомиться мясом.
Владимир Черкасов
